Russian
English
German
Ukrainian
Эдвард Лукас, автор книги «Новая холодная война: путинская Россия и угроза Западу», бывший редактор британского журнала Economist и исследователь Американского центра европейских политических исследований, обсуждает протесты в Беларуси, шансы Лукашенко переиграть оппозицию и варианты поведения Кремля.
– Я впервые побывал в Беларуси в 1990 году – до того, как страна обрела независимость, и с тех пор езжу туда регулярно. Я действительно освещал предвыборную кампанию Лукашенко, и я помню, как я тогда очень сильно переживал, что срок полномочий Вячеслава Кебича давно истек. Лукашенко, который в то время был очень активен в парламенте, возглавил антикоррупционную комиссию, предложил некоторые изменения, а белорусы хотели перемен.
Но меня также очень озадачила пассивная политическая культура, большое стремление к «стабильности» и довольно низкий уровень национального самосознания. Все резко контрастировало с Литвой, страной, в которой я в то время жил. Мне кажется, с тех пор произошли очень серьезные изменения. Сейчас мы видим на улицах большое количество активных людей, которые многим жертвуют и рискуют, чтобы поддержать переход Беларуси в современный мир.
Мне кажется, что нынешние события – попытка наверстать, попытка догнать поезд, который белорусы пропустили в 1990-е годы. Это, так сказать, последнее эхо революций 1989–1991 годов, положивших конец коммунистическому режиму.
– Он не полностью зависит от поддержки России и никогда не был. Всегда было какое-то напряжение. У Кремля свои интересы, у минского режима – свои. Иногда они пересекаются, иногда конфликтуют, иногда побеждает одна сторона, иногда – другая. Чаще всего Россия, как более сильная и большая страна, получает то, что хочет. Но Россия хочет большего – большего военного присутствия, большего контроля над транспортными и энергетическими сетями и наиболее ценными промышленными предприятиями Беларуси, такими как тракторный завод или «Беларуськалий».
Кремль хочет многого. Но есть и нечто, чего он не хочет. В Кремле не хотят хаотического краха режима Лукашенко. Для них было бы кошмаром, если бы он закончил так, как Чаушеску. И даже то, как рухнул коммунистический режим в Чехословакии в 1989 году, для них неприемлемо. Ведь, по их мнению, это был бы «плохой пример» для самой России. Поэтому Кремлю приходится лавировать: с одной стороны, он хочет получить намного больше, а с другой – он не может слишком сильно давить на Лукашенко, чтобы его режим не рухнул.
– Тут несколько вопросов. Думаю, сейчас Кремль тянет время. Они надеются, что силовики, спецслужбы Лукашенко продолжат подавлять протест и поддерживать власть и что протесты оппозиции сойдут на нет, а не наберут силу. Я не уверен, что это правильный расчет, но он небезоснователен. Есть достаточно свидетельств, чтобы полагать, что с наступлением зимы и с тем, что люди будут больше запуганы репрессиями, протесты оппозиции уменьшатся.
Лукашенко объявил об изменениях в Конституции. И мне кажется, это то, что мы получим – какую-то попытку режима вовлечь оппозицию в переговоры по Конституции, может быть, по переходу от президентской республики к парламентской или что-то в этом роде. Не думаю, что это будет искреннее предложение. Целью будет отвлечь, а не реформировать страну. Но если такой процесс начнется, Кремль может попытаться отстранить Лукашенко и поставить кого-то менее токсичного с точки зрения общества.
А если он поедет в Москву, то может внезапно сильно заболеть – гриппом или COVID-19 – и ему придется там остаться, а в это время в Минске может произойти дворцовый переворот. Идеальный исход для Кремля, чтобы, скажем, до следующего лета Лукашенко уже не был президентом, но режим бы при этом сохранился, а оппозиция потеряла силу, была сбита с толку и разделилась. Тогда все могло бы продолжаться для Кремля как обычно.
– Эта дилемма все еще есть. Я должен сказать, что Запад не очень пристально наблюдает за происходящим в Беларуси, за исключением Литвы, которая заслуживает уважения за поддержку свободы, демократии и суверенитета Беларуси. Но в мире происходит многое другое, и Брюсселю, Вашингтону, Берлину и Лондону приходится постоянно отвлекаться на иные вещи.
Теперь риск того, что Беларусь будет полностью поглощена в союзном государстве, минимален, хотя раньше это было серьезной проблемой. Похоже, сейчас это серьезно не рассматривается и эта фундаментальная угроза суверенитету Беларуси на повестке дня не стоит.
Я думаю, что настоящая дилемма для Запада сейчас состоит в том, что мы хотим поддержать оппозицию, но мы не хотим, чтобы на нее вешали ярлык «прозападной». Очень важно, чтобы это не выглядело так, будто «Беларусь хочет вступить в НАТО» или «Беларусь хочет вступить в Европейский союз». Речь просто идет о том, что белорусы хотят демократии, и это хорошо. Но если бы мы с большим энтузиазмом поддержали оппозицию, дали деньги и политическое обучение, отправили миллионы флагов и плакатов, то режиму и Кремлю было бы легче сказать: это не настоящая оппозиция, это западные марионетки.
Есть известное русское выражение «медвежья услуга». Или, как мы говорим, «поцелуй смерти». И в этом как раз и состоит проблема: мы хотим проявить уважение и поддержку оппозиции, но держимся на расстоянии, чтобы не усугубить ситуацию.
– Вы сказали, что на повестке дня пока не стоит самая серьезная угроза – полная интеграция или, так сказать, аншлюс. Но видите ли вы вариант, что Россия применит военную силу, если увидит, что ситуация в Беларуси выходит из-под контроля, в стиле последних дней Чаушеску?
– Я думаю, что у Путина настоящая дилемма – сейчас протесты не носят антироссийский характер. Это не Майдан, где люди были против Януковича, потому что считали Януковича марионеткой Путина. Но для России есть опасность, что она превратится в антироссийское движение и приобретет сильный геополитический оттенок. Это было бы катастрофой для России, потому что они уже потеряли Украину, Центральную Азию, частично потеряли Кавказ. Они не хотят терять Беларусь. И жестокий аншлюс сейчас, вопреки желанию общества, рискует кристаллизовать в Беларуси антикремлевские настроения, которые до сих пор скрыты.
Было намного легче настаивать на «союзном государстве», на аншлюсе, когда люди говорили: мы не любим Лукашенко – может быть, все пойдет лучше и мы заживем богаче, если станем частью России. Когда Россия была в лучшей форме, она была привлекательнее и, возможно, люди думали, что альтернативы нет. Но теперь у демократии есть реальный шанс. И когда выбор стоит между демократией и присоединением к России, люди выбирают демократию. Поэтому Путин заинтересован в том, чтобы этот выбор был непонятен народу.
